Публикую антивоенный рассказ моего друга  "МСТИТЕЛЬ"

     На этот раз ответка прилетела быстро. Снаряды часто и аккуратно ложились прямиком по расположению батареи. Первая же взрывная волна отбросила Степана к ящикам со снарядами. Он ударился об один из них и сразу же начал вставать: эти снаряды почему-то пугали его сильнее тех, что сейчас взрывались. Степан рванулся, но земля встала из-под ног, он тут же был опрокинут наземь разорванным телом сослуживца, и последнее, что он услышал, как осколки вгрызались в него и это уже убитое тело.

     - А этот живой, – услышал Степан сквозь туман и звон и тут же почувствовал, что груз, давивший на него сверху,  исчез, потом в нос ударил резкий запах, и он окончательно очнулся. Первое, что он увидел, это нависающий пушечный ствол. Степан попробовал приподнять голову, чтобы увидеть больше.  Это ему почти удалось, и в поле зрения попал стоящий около него солдат.

     - Сидеть можешь? Степан опёрся руками и попробовал сесть. Резкая боль по всему правому боку едва опять не отправила его в обморок, но он справился с нею, сел, сильно наклоняясь вперёд и опираясь на землю руками.

     - Давай, посмотрим, что тут у тебя, – сказал наклонившийся к нему военный. Только теперь Степан увидел георгиевскую ленточку на рукаве: «колорады…», и когда к нему потянулась рука с ножом, он невольно съёжился и попытался         отстраниться.

    - Не дёргайся, – сказал «сепар», – я хочу осмотреть твою рану. Тут же послышался треск разрезаемой ткани, а потом на его бок полилась вода. Услышав характерное бульканье Степан непроизвольно сглотнул.

     - Так, живот цел, можешь пить, – и военный протянул ему бутылку. Потом он снял с него остатки залитой кровью одежды и, обработав раны не жалея бинтов,  перевязал его. А Степан,  попив воды, начал осматриваться.                 Справа лежало разорванное тело, и тут же Степан почувствовал запахи гари, сладковатый от крови и тошнотворно настойчивый запах горелого мяса. После того, как его стошнило водой и какой-то желчью Степану стало легче, но мутить его не переставало.

     - Встать можешь?, – Степан,  изо всех сил стараясь не стонать,  начал подниматься. Ему очень не хотелось больше находиться здесь, среди окровавленных тряпок и растерзанных тел.

     - Свечку за него поставь, – сказал «колорад», кивая на труп, – все осколки его, тебе достались лишь те, что его пробили. Так, придерживаемый ополченцем, Степан сделал 20 – 30 шагов и был посажен на ящики из-под снарядов.

     По-видимому, из-за ранения его молодое тело сосредоточившись на себе, оставило его сознание и мысли. Образы, как вода в половодье, ринулись на Степана так, что он с непривычки даже ошалел, но совладал с собой, хотя и продолжал удивляться это этому новому своему состоянию. Вот он с немалым удивлением увидел, как красиво покачивается от лёгкого ветерка ветка, вот пучок травы создал какой-то невиданный узор. Он стал смотреть, как спокойно и деловито ходят по расположению разбитой в пух и прах батареи «сепары» и, почти не обращая внимания на разбросанные вокруг вещи, обрадованно сообщают друг другу о найденных целыми боеприпасах и оружии. «Они солдаты и их в первую очередь интересует всё, что может пригодиться в бою», – вдруг пришла к Степану откуда-то мысль-подсказка. Некоторые из них подходили к нему совсем близко и даже останавливались, чтобы на него посмотреть. В их взглядах не чувствовалось жгучей враждебности, а скорее больше было того презрительного недоумения, с каким смотрят на человека, совершившего чудовищную и непоправимую глупость. Так он и сам смотрел вместе со всей бригадой всего несколько месяцев назад на недавно приехавшего с Украины работника, которому поручили разбить в мелкую крошку пару десятков кирпичей, а он переколотил три куба. И на вопрос бригадира, зачем он это сделал, тот заявил, что так им, москалям, и надо. «Майданутый» – это всё, что только и смог сказать их бригадир, который сам бы родом из Черниговской области. Парня они прогнали в этот же день, а разбитые кирпичи оплатили из собственного кармана. От этих взглядов Степан чувствовал, как откуда-то из самых глубин подкатывает на душу тоска, чёрная, холодная, тягучая…  В июле и августе он и сам бывал в трёх местах, где силами АТО были разбиты сепаратисты. Слышал и видел, с каким злорадным восторгом находили солдаты раненых, били их ногами иногда до смерти. И тогда ему становилось как-то тоскливо от злобно обезумевших глаз своих сослуживцев.

     Появился пожилой ополченец, тот, что перевязывал его, в сопровождении другого, но моложе, чем первый.  «Это их начальник», – вновь мелькнула мысль-подсказка.

     - Кем служил?, - спросил старший, и Степан, перебарывая страх и холод в груди, сказал что был заряжающим.                Потом Степан рассказал, что в зоне АТО он сначала июля, в армию попал июне, по повестке, которую получил, когда приехал навестить мать, а до этого несколько лет работал в России, в начале, кем придётся, а последние два с половиной года - строителем в Подмосковье. Командир кивнул головой, приказал «Михалычу» доставить пленного в медчасть, а вечером вместе с другими пленными провести его допрос, и ушёл.

     - Ну, что, пойдём к машине, – сказал Михалыч и с привычной умелой осторожностью повёл Степана к легковушке, потом, аккуратно усадив его в неё, неторопливо повёз. В лазарете, точнее в здании, приспособленном под него, находилось около двух десятков раненых.  Были среди них и ополченцы, и гражданские, и трое «укров»; Степан стал четвёртым. Усталый доктор, расспросив Михалыча, сказал, что Степаном они займутся вечером, а сейчас нужно оперировать двоих очень тяжёлых и, показав Степану на пустую койку у стены, ушёл. Степан кое-как доковылял до неё и сел, а сразу лечь он не решался.

     - Укр? – задал вопрос, лежащий неподалёку раненый ополченец. 

     - Да, – ответил Степан, – заряжающий, - почему-то добавил он.

     - Артиллерист, значит…  А видел, что ваша артиллерия здесь натворила, сколько вы мирных покрошили, да порушили всего?

     - Да, видел. По дороге в медсанбат Степан действительно видел множество разрушений, и Михалыч, указывая на них, говорил, что укрская армия снарядов не жалела. Степан и до этого видел разрушенные дома: они в то время наступали, и командиры говорили им: «Смотрите, как террористы уничтожают селения и города тех, кто за единую и неделимую Украину». И он, не задумываясь,  верил, как верил и в то, что убитые – это сепаратисты, хотя среди них было немало и таких, у которых вместо георгиевских ленточек были жёлто-голубые повязки. «Это сепары хитрят», – объясняли командиры. Только сегодня и так катастрофично ему явилась правда. Этот город украинская армия взять не смогла, хотя и пыталась это сделать почти две недели, и всё это время их батарея по нескольку раз в день его обстреливала, а иногда их пушки стреляли и ночью. Степан помнил как много этих тяжёлых снарядов он лично заряжал в своё орудие, что к концу дня его молодое и сильное тело ныло от усталости. И сегодня было бы то же самое, если бы ополченцы одним единственным точным ударом не накрыли его батарею.

      - Может ты и наводчиком был, – продолжил свой вопрос ополченец, но уже как бы для самого себя, – все вы такие: «я ничего не делал, мне только приказывали», вояки хреновы.

     - Нет, наводчиком не был, – Степан не врал. Желающих поприцеливаться, пострелять из пушки было немало, даже пехотинцы заходили, но у Степана, такого желания не возникало, ему было приказано заряжать пушку, он её и заряжал…  А теперь после всего увиденного и понятого слова ополченца, что он, Степан, всего лишь выполнял приказы вонзились в него, как штык, и он какое-то время не мог дышать и двигаться. Потому, что ополченец сказал саму суть отношения Степана к своему участию в войне. Степан политикой не интересовался, да и не понимал её никогда. Почему в государствах жизнь устроена так, как она устроена, он не знал, как и не представлял себе, что она может быть устроена как-то иначе или совсем не так. У них в станице говорили: «Паны везде одинаковы – что у нас, что в Кракове», и если Степан иногда и задумывался над этим, то  после того как он два года отбатрачил в Польше, убедился – разницы-то действительно нет, тогда и вовсе перестал думать об этом.

В Россию Степан попал благодаря своему хитрому односельчанину. Тому было лень, да и не с руки, тащить свои многочисленные баулы со всяким барахлом, которое он рассчитывал прибыльно продать в России, вот он и позвал Степана, который не только всё это таскал, но сам оплатил свою дорогу. В России, Степан больше года жил, как придётся и работал, где повезёт, а потом попал в строительную бригаду вначале простым подсобником, а со временем научился почти всему: и кирпичи класть, и штукатурить, и малярить, даже электрику мог толково проложить. Работал он во многих местах и с разными людьми, а более двух лет назад заприметил его земляк, профессиональный строитель.  Оценил он и Степановы многосторонние умения, и то, что характер тот имел спокойный, и усердным работником являлся (дело в наши дни совсем уж невиданное), и привычек дурных не имел, разве что иногда сидел Степан, уходя мыслями куда-то, в общем, взял в свою бригаду и в деньгах не обижал. А Степан, хоть и не сразу, и не вдруг, но всё же погружался в строительную жизнь, понемногу стал учиться разбираться в чертежах и вникать в самый смысл строительных технологий. А потому его бригадир Владислав Семёнович в последнее время не столько давал ему задания, сколько спрашивал, какие работы они (они - это сам Степан и его напарник – Михаил Петрович) собираются выполнить на этой неделе.

     Кстати, о Михаиле Петровиче необходимо упомянуть отдельно. Ему было уже далеко за шестьдесят, и потому он являлся самым старым членом их бригады. Все члены его семьи жили хорошо обустроенной обеспеченной жизнью. Жена больше времени проводила с внуками, а когда внучка родила правнука, она,  можно сказать, и вовсе пропала из дому. Устав неприкаянно и в одиночестве слоняться по квартире, Михаил Петрович как-то на улице заприметил старый догнивающий импортный пикап, разыскал хозяина и получил его почти в дар. Два года он занимался машиной, а потом на своём поднятом из руин пикапе зарулил к ним на стройку. Главной его обязанностью вначале было «отвезти-привезти», но, перекуривая между своими иногда не столь уж частыми поездками, Михаил Петрович не гнушался в оказании какой-либо помощи этой разношёрстной публике, из которой состояла бригада: кому доску придержит, где поможет колышек правильно вбить или полностью правильную разметку сделать. А когда бригадир узнал, что их весьма пожилой водитель дока по металлу, то без него никаких решений ни о покупке чего-либо металлического, ни по монтажу не принимал. Так Михаил Петрович вновь оказался при деле, да рубль – другой никогда не бывает лишним, и он, как и в прежние годы стал приносить своей хозяйственно-рассудительной жене зарплату. Старательность, с какой работал Степан, даже неутомимость, потому что тот никогда не останавливался, пока не доведёт дела до какого-то необходимого этапа, весьма импонировала Михаилу Петровичу.  Это напоминало ему, как они, молодые инженеры, засучив рукава, вместе с мастерами-рабочими сутками напролёт готовили к госприёмке очередное изделие… И он всё чаще и чаще старался помочь именно Степану, так потихоньку они и стали в каком-то смысле напарниками.

     Ещё прошлой осенью, когда они сдали один из объектов, некоторая часть рабочих разъехалась: кто домой на побывку, а кто, взяв расчёт, подался в другие места или на другие стройки. Так, Степан остался в своей бытовке один. Он её помыл, почистил и начал готовить.  Что-что,  а готовить Степан умел, за долгие годы когда он помогал матери по дому и удовлетворял порой весьма капризные требования деда Степан, даже сам того не понимая, превратился в хорошего повара. Потому, после первого же приглашения, распробовав Степановы хлеб-соль, Михаил Петрович без всяких церемоний и к великой радости Степана, пришёл к нему бытовку на обед, одарив хозяина большой сумкой со всякой снедью. А ещё через день, скорее уже на запах зашёл к нашим едокам и бригадир, да так и остался. Постоловавшись пару дней, бригадир переселил Степана в другую бытовку, которая была лучше оборудована: и плита побольше, вместительней холодильник, да и обмеблирована не в пример прежней. Так и повелось: стал Степан готовить на троих, продукты они закупали вместе с Михаилом Петровичем, который устав приезжать в свою практически всегда пустую квартиру, поселился со Степаном, а бригадир давал деньги велел без лишнего скупердяйства покупать всё, что нужно, и в достаточном количестве.

     Обед на стройке - вещь необходимая, а вот ужин - не только еда – это ещё и душевные посиделки.  Когда день трудовой хорошо прошёл, и еда хороша, да под пару стопок, выпитых с устатку и для аппетита,  да никто не отвлекает, не дёргает тебя, можно, потягивая чай неторопливо обсудить всё, что требует обсуждения и просто с полчасика молча посидеть. Вот на один из таких ужинов бригадир и пригласил хозяина всей их строительной конторы. С удовольствием поужинав, он – Роман Николаевич (так звали хозяина) посидел в дружеской компании чуть более часа, в течение которого они неторопливо поговорили о том, о сём, высказал своё восхищение повару и отбыл. Конечно, хозяина Степан видел и раньше, потому что он не реже двух раз в неделю наведывался к ним на участок. Всегда одетый хотя и дорого, но просто, он обходил весь участок, заглядывая во все углы, а если нужно было мог и на леса забраться, и спуститься в подвал, и этим он сильно отличался от всех хозяев, встречавшихся Степану, а уж особенно от польского фермера, на которого он батрачил. Тот никогда не упускал случая, приняв горделивую позу, поучать своих батраков – украинских крестьян, тому, как надо делать какое-либо дело и тут же высказывал громкие сомнения в их способности вообще чему-либо научиться…  А заработанное ими выдавал со страдающим видом человека, отрывающего от себя кровное и раздающего его тунеядцам и бездельникам, чтобы те не умерли с голоду.  

Буквально через день рано утром Степан и Михаил Петрович были вынуждены выносить из бытовки свои вещи: прибыла на микрофургончике бригада отделочников во главе с дизайнером (хозяин имел большой бизнес, в него входила и отделка квартир под ключ) и два фургона с материалами. Работали они слаженно и расторопно, чувствовалась особенность и самого заказа и контроля исполнения, поэтому к четырём часам дня всё было закончено, и рабочие уехали. Когда оба насельника в сопровождении бригадира вернулись в свои пенаты, то все трое от неожиданности на какое-то время застыли на пороге, и было от чего. Их обычная строительная бытовка превратилась хорошо обустроенную  двухкомнатную (к их бытовке была присоединена ещё одна) квартирку. Сразу у входа находилась прихожая с отдельными шкафами для рабочей и чистой одежды. Сразу за ней шли душевая кабина с полотенцами, халатами и туалет, а в углу стиральная машина. У противоположной стены две удобные кровати внизу и две сверху с лесенками, при этом все кровати были застелены чистыми свежим бельём, около нижних стояли тумбочки, я рядом с верхними кроватями к стене подвешены полочки. В большом платяном шкафу имелось сменное постельное бельё, запас полотенец, пижамы, и висели домашние халаты, на пушистых прикроватных ковриках стояли домашние тапочки.

     Вторая комната своими под дерево отделанными стенами, усланным паркетной доской полом, напугала Степана ещё больше. В центре её стоял небольшой натурального дерева красивый стол в окружении четырёх мягких и столь же красивых стульев. В одном конце комнаты была оборудована кухня, наполненная кухонной утварью и различными приспособлениями, здесь же возвышался холодильник, а в противоположном конце стоял небольшой кожаный полудиванчик, два таких же, как он,  кресла, а между ними стоял ещё один стол, но поменьше обеденного.  Здесь же у стены, призывно блестя фужерами и стаканами, расположился небольшой бар. И вся эта невиданная Степаном роскошь освещалась настенными бра и небольшой изящной люстрой. Конечно, Степан понимал, всё это богатство предназначалось не для него, поэтому и застыл на пороге, пока бригадир, кивнув сторону кухни со словами «иди, знакомься с хозяйством» легонько подтолкнул его в её сторону.

     А вот Михаил Петрович, оглядевшись, направился к дивану, плюхнулся в него и, обратившись к бригадиру, произнёс: «Вот буржуй, сам гниёт и нас с тобой, Владислав, в это мещанское болото тянет!» После этих слов они оба громко рассмеялись. Они ещё немного побалагурили всё на ту же тему, и Владислав Семёнович ушёл на участок, а Михаил Петрович направился к кухне, где в нерешительности продолжал топтаться Семён, и первым делом он сварил в кофемашине две чашки кофе. Посидев немного за столом и выпив кофе, они вместе принялись готовить ужин. Занявшись знакомым делом при привычном деятельном участии своего старшего товарища, Степан быстро освоился на этой, с никогда невиданными им приборами и устройствами, кухне. К семи часам ужин был готов, а в половине восьмого пожаловал и сам хозяин.

     Роман Николаевич, был хозяином и совладельцем крупной строительной организации, которая входила в состав ещё более крупной. Когда-то в семидесятых он, коренной москвич (родился-то он всё же в Москве), закончив строительный ВУЗ, отправился по распределению в Сибирь, где честно отработав положенный срок, а потом ещё один и ещё, в середине восьмидесятых вернулся в Москву на обычную прорабскую должность. В лихие девяностые Роман Николаевич не оставил строительную индустрию и со стоическим спокойствием взирал на возникавшее то там то тут скоробогатство, которое по вполне закономерной логике вещей часто заканчивалось для их обладателей бандитскими разборками и могильной плитой. И только к концу девяностых, он своё СМУ окончательно превратил в строительную фирму, сделав её естественной неотъемлемой частью московско-подмосковной строительной индустрии. Роман Николаевич  и раньше никогда не был бедным человеком: папа как-никак был большой чин в российских республиканских структурах, но сейчас в свои шестьдесят лет он стал настоящим богачом. Хотя он и был, что называется мажором, но мажор из него выходил не совсем правильный. Когда Роме исполнилось семь лет, привез его отец на высокий берег Оки и сказал: «Посмотри, мой сын, вокруг. Всё что ты видишь – это наша родина Русь, которая теперь называется: Советский Союз. И запомни, мой мальчик, где бы и как бы ты ни жил, наша Родина – это единственное, что у нас по-настоящему есть. За неё я с винтовкой в руках сражался в Гражданскую, за её лучшую долю, а потом строил заводы. А в Отечественную выпускал для фронта оружие. И за неё твой старший брат лёг в белорусскую землю, сражённый фашистскими пулями. Никогда, мой сын, не делай ничего плохого для нашей с тобой страны.  Хорошее не всегда получается хорошо, но заведомо плохого не делай никогда, понял меня, Рома, – никогда!» Рома слегка оторопело кивнул и сказал: «Хорошо, папа!» Потрясли мальчика не столько отцовские слова, сколько сам его вид. На нём была надета красноармейская гимнастёрка – такую он недавно видел в музее, а на его груди красовался орден Боевого Красного Знамени, окружённый красным бантом, точно так же как и в музее. Рома был потрясён: его отец обычный отец, оказывается, был одним из тех легендарных красноармейцев, о которых им рассказывала седая тётя в музее и это про него пели песни и про кавалерийскую сотню, и про то, как нам снова готовят царский трон. «Пока у тебя есть всё это, – продолжил отец, показывая рукой на реку и дальние виды, – ты человек, а не будет – не будет и тебе счастья ни в чём, проживёшь жизнь пустоте, зависти и мерзости». Рома вспомнил, что ещё им говорили в музее и произнёс: «Я никогда не предам Родину и буду ей полезен насколько смогу…» После этих слов невольные слёзы брызнули из его глаз. Отец успокоил его, и они пошли к машине. По дороге домой отец дал ему ещё одну заповедь: «Рома, через несколько дней ты пойдёшь в школу, и это будет твой первый шаг к настоящей, взрослой жизни.  И я хочу, чтобы ты запомнил, что любое дело, которое нужно делать – должно быть сделано и сделано, по- возможности, хорошо».

     Обе отцовские заповеди Роман Николаевич не только запомнил, но и следовал им. В школе учился на «хорошо» и «отлично» без всяких скидок на мажорство, а после школы выбрал для себя строительную специальность. Студентом он был, с одной стороны, типичным шалопаем-мажором: одевался модно, имел все западные музыкальные новинки, полностью игнорировал практически  любое комсомольское мероприятие и т. д. и т.п..   А с другой - всё, что нужно было начертить, выучить, ответить и сдать, делал сам, и ниже «хорошо» отметок не имел. Помимо всего, столь свойственного молодости, шалопайства, по-настоящему Роман увлекался спортом, даже не столько им самим, как товарищеским командным духом, как говорят сейчас. Ему было интересно, как команда формируется, кто прилепляется к ней не потому, что душа тянет, а потому что выгодно, и отваливает в сторону, когда не получал искомого, ну и так далее, причём быть именно самым главным лидером он никогда и не стремился. Быть вместе с людьми, близкими по духу, а не по положению – вот чего ему всегда хотелось. Роман даже, хотя в деньгах и не нуждался, иногда ходил вагоны разгружать, поэтому к концу третьего курса у них на потоке сформировался небольшой неформальный коллектив. Институтское руководство об этом коллективе знало. Но это только в тогдашнем кино да в книжках таких, как они, всех вместе отправляли куда-либо,  где они создавали, творили и строили, а в действительности, не взирая на все просьбы, их по одиночке распределили по нашей обширной Родине так,  чтобы они вообще не имели возможности встречаться. Жаль, ведь они вот так коллективом, действительно могли очень много полезного сделать. Созданную им команду совершенно бессмысленно уничтожила административная машина, и чего она при этом опасалась, зачем ей это было нужно, так и осталось для него непонятным. Поэтому юношеская мечта, большая, чем просто счастливая личная жизнь, так и осталась у Романа Николаевича невоплощённой.

     Не поддался Роман Николаевич и общецарившей тенденции покупать недвижимость за рубежом, потому что считал это прямым нарушением своей давней клятве красноармейцу.  Как и отказался от некоторых других пристрастий богатого класса, от того, что уже давно знал: всё к чему богатые относятся серьёзно – это деньги, а всё остальное они делали как бы понарошку. Например, некоторые купили себе яхты, но откровенно боялись на них плавать… и многое столь же смешное, сколь и нелепое. Когда дочь привела его на выставку современного искусства, он ушёл с неё со словами, что «если он будет шляться по таким местам, то вообще не сможет ничего строить». Ему стукнуло уже шестьдесят, юношеской мечте сбыться не удалось, а замены ей он так и не нашёл. Даже сейчас имея очень большие финансовые возможности, того, к чему можно бы было душу приложить, он всё ещё не обнаружил. Вот, к примеру, Владислав Семёнович закончил точно такой же ВУЗ, также возводил объекты, даже в Афганистане, и развал СССР встретил таким же начальником СМУ, только в одной из южных республик, практически в тот же год потерял должность, а ещё через несколько месяцев пришлось поспешно уезжать. На Украине оказался в невостребованных и, минуя все нелёгкие и, конечно, не без труда обосновался в Подмосковье, здесь же организовал собственную бригаду, а сейчас у него, Романа Николаевича, руководит большим строительным участком. «Вот он для души делает», – не без некоторой зависти в очередной раз подумал Роман Николаевич: «Он выращивает людей». Нет-нет, никакой отеческой или иной особой заботы Владислав Семёнович не проявляет, а делает он что-то совсем другое, как бы помогая человеку найти, нащупать самого себя. От него даже ушло несколько таких, нашедших себя, он, конечно, жалел потерю хороших работников, но и говорил, что несколькими несчастными на свете стало меньше. Педагог, одним словом. Когда Роман Николаевич узнал, с каким интересным человеком тот проводит вечера под Степановы борщи да каши, то напросился к ним на ужин. Михаил Петрович, с которым Степан делил одну крышу, считая по наивности просто инженером на пенсии, оказался не просто интересен. То, что он работал на оборону, это они в Владиславом понимали, но Роман Николаевич инстинктивно почувствовал, что за этим скрывается нечто большее, он напоминал тех людей, которые очень редко и не надолго приходили к его отцу, и о которых в их доме вообще никогда не говорили. Да и сама атмосфера ужина напомнила ему давние молодые годы, поэтому он решил блеснуть и сейчас не без некоторого волнения шёл к этому переоборудованному жилищу.

     Встретили его возгласами: «А, буржуин пришёл, и корзина с печеньем и банка с вареньем при нём!». Имелись в виду четыре пакета с несколькими бутылками дорогого спиртного и столь же дорогой и изысканной снедью, которые внёс вслед за ним его водитель.  У Романа Николаевича сразу отлегло от сердца: поняли его правильно и ему самому обрадовались. Ужин прошёл весело и по-настоящему празднично. Шутили над Степаном, точнее, над его попытками особым образом обслуживать господ, отказывались есть, пока тот не сядет вместе с ними за панский стол. Степан никогда не был советским студентом, как не был он и молодым, опять же советским инженером, поэтому того, над чем они шутили, чему смеялись, он не понимал, но то, что им хорошо вместе, было видно и ему. После ужина помолодевшая если не с виду, то внутри троица отправилась к карточному столику «пулечку расписать», а Степан, убрав посуду и немного похлопотав на кухне, полез спать на одну из верхних кроватей, обрадованный, что изменившиеся условия не повлияли на его уже ставший привычным образ жизни, чего он, кстати, всерьёз опасался. Так прошёл первый день очень закрытого клуба по интересам, интересам детей отцов-победителей в войне, науке и индустриализации.

Вся наша троица были людьми взрослыми и опытными и знали, что если судьба собрала вместе столь симпатичных друг другу людей, то она преследует какую-то свою цель, и как только цель эта будет достигнута, исчезнет и их клуб.  Поэтому без ненужных раздумий и прочих дел в полной мере использовали столь благословенный случай. Клуб действительно просуществовал недолго, не дотянул и до трёх месяцев, но дело своё сделал. У Владислава Семёновича окончательно зализались раны, которые ему нанесла жизнь (как прямое следствие распада Советского Союза), ушли все сожаления о сломанной карьере, потере дома и ещё  о других сопутствующих утратах. Степан, пребывая в этой созидательной атмосфере, хотя далеко не всё понимал из разговоров своих старших товарищей, всё же начал нащупывать свою жизненную колею и, возможно, вскорости уже катил бы по ней в полной мере. Не обманулся и в своих тайных, даже не очень ясных ему ожиданиях и Роман Николаевич. Михаил Петрович ненавязчиво, но весьма виртуозно развил его взгляды, научил видеть стороны предметов и вещей, ранее ускользавшие от Романа или о существовании которых он и вовсе помыслить не мог. А сам Михаил Петрович весьма недурно провёл время и отдохнул от того безделья, в котором вынужден был провести последние несколько лет.

     Так кем же в действительности был Михаил Петрович? Доподлинно мы этого не знаем, как никогда не узнали этого и его одноклубники. Однако кое-какие сведения мы о нём сообщить можем. Однажды в русской глубинке в маленьком посёлочке в семье обычных труженников в числе других детей родился необычный мальчик. До школы необычность его вообще никого не интересовала, а вот в первом классе приметил его уже довольно старенький, но ещё бодрый и активный учитель. Учителем он был для этих мест не совсем рядовым. Он, сын московского мещанина, окончивший МГУ, являлся убеждённым сторонником и последователем эпохи Просвещения, точнее русского её варианта, был замечен царской охраной в неком подобии мятежной деятельности, да ряде возмутительных смутьянских высказываний и после беседы с интеллигентнейшим чиновником в полицейском департаменте, отправился в эту глухомань, куда тот предложил ему отбыть на пару-тройку лет из Москвы, так сказать, от греха подальше. Наш недавний столичный студент возглавил местную земскую школу, через некоторое время почувствовал, что ему нравится и должность, и место, где сию должность он исправлял. К тому времени, когда в эту школу поступил Миша – это была уже полноценная средняя школа, в которой в старших классах учились дети со всей округи, живя тут же подле неё в школьном интернате. В общем, нашему Мише круто повезло. Едва овладев необходимыми азами, то есть научившись читать, писать, считать,  Миша уже с середины первого класса так резко рванул вперёд, что его учитель едва за ним поспевал. Первое время сильно выручала школьная библиотека, между прочим, одна из лучших в округе. Учитель в смутное время гражданской войны свёз в свою школу почти все книги окрестных дворянских усадеб, среди которых было немало ценных по содержанию книг. Нужно заметить, что где-то к пятому классу Миша практически одолел весь школьный курс, и дальнейшее образование он мог получать, только занимаясь самостоятельно в школьной библиотеке. О том, чтобы гениальный мальчик мог в столь юном возрасте ехать куда-либо, чтобы учиться дальше даже речи не велось. Не было такой возможности и всё тут, учитель даже не показывал его никому из своего районного и прочего начальства; уж он-то знал, что из всегдашней любви к показухе и прочих карьерных соображений юный гений просто загубят практически на корню. Потому, договорившись со своим старым приятелем местным доктором, он освободил Мишу от регулярных занятий, а отправил его в школьную библиотеку, в которую благодаря небывалой настойчивой изворотливости нашего учителя поступала через район и область необходимая для Миши литература по математике, физике, химии, металловедению и так далее.

     После того как Миша в положенный срок, официально закончил среднюю школу, он собрав все свои деньги, на всякий случай ещё немного заняв всё у того же доктора, отправился вместе с ним в свою Альма Матер. Здесь старенького провинциального учителя встретили прохладно, его смешки и восторженные речи ничего, кроме иронии, не вызывали, однако, понимая, что это всё же директор полноценной школы, согласились Мишу проэкзаменовать. Ирония со столичных профессоров слетела быстро, потому как познания и понимание их практического применения, не во всём, конечно, порой сильно обгоняли их утверждённый университетский курс. Теперь стали понятны восторги и смешки старого учителя: он вырастил и явил столичной профессуре гения и гения, возможно, не уступающего Ломоносову, по имени которого мы Михаила Петровича и называем.  Университетские светила науки и высшего образования главные принципы, по которым Мишу обучал учитель менять не стали: дали ему списки литературы по дисциплинам, которые нашему необычному студенту следовало изучить, направили его в библиотеку. А через несколько месяцев отправили Мишу на один из заводов, чтобы он на практике ознакомился с теми технологическими процессами, которые он знал только в теории.

     Не прошло и полного месяца, как Миша выложил на стол план быстрой и недорогой модернизации нескольких производственных циклов, в результате которой выпуск конечного продукта сокращался почти на три недели, существенно уменьшался расход электроэнергии и процентов на двадцать все прочие производственные расходы. Когда посчитали, какую прибыль эта, в общем, несложная оптимизация производства даёт в течение года только для одного завода, да умножили на общее количество заводов, выпускавших аналогичную продукцию, то сумма получилась настолько внушительной, что большие и очень ответственные дяди, глядя на восемнадцатилетнего щупленького паренька теряли дар речи. Доложили о драгоценном гении куда надо и те, кому положено, быстро приняли мудрые решения. и Миша ещё более тихо и незаметно, чем прибыл, покинул университет и столицу. Прятать его было легко; внешний вид он имел обычный, разговаривал как все, кто нормально учился в школе, а в спокойных глазах проглядывал типичный русский ум, в общем, обычный русский мужик, которых полно было на любом производстве среди рабочего и инженерного состава. Кем работал? Если взять прикладную основу его деятельности, то был Михаил Петрович одним из технологов всего научно-производственного процесса страны, и не только её… Имеются у него научно-практические труды, и их немало, кстати, только хранятся они до времени и подальше чем кощеева смерть, потому как сейчас  опасно являть их этому миру: спички детям не игрушка.

     Фигуру Степана Михаил Петрович почти сразу выделил из других таких же строительных рабочих, а его понимающий взгляд быстро разглядел в нём ценный божий дар: Степан был награждён умением любое дело делать так, как надо, не хуже и не лучше, а именно так как оно должно быть сделано. Только у Степана, как и у большинства обладателей такого таланта, он пребывал в диком, практически неосознаваемом самим обладателем состоянии, и всё это усугублялось украинским хуторским кругозором и мировоззрением. Последними двумя и весьма умело занимался, как обратил внимание Михаил Петрович, Степанов начальник.  Тогда он решил помочь Степану осознать и овладеть чувством меры, которым того наградила природа, тем более, что до конца мая всё равно нужно было себя чем-то занять, потому что его контора только к этому времени подготовит на его суд и решения важнейшие государственные стратегические проблемы и закончится его вынужденный многолетний отпуск. Пришла пора России вновь ощетиниться штыками, спасая себя, да и без каких-либо преувеличений и весь остальной мир, а по другому уже просто никак.

     Результаты совместной деятельности обоих наставников обнадёживали: Степан уже решил, что ему нужно учиться, а на кого и где – это он хотел обсудить с отцом, матерью и младшим братом.  И стать бы ему в не таком уж далёком будущем вполне достаточным человеком, но реальность отложила это событие на иные сроки. Если отбросить в сторону немного излишнюю мечтательность, то Степан был человеком вполне рассудочным и действий совсем уж необдуманных не совершал. Но комфорт и, прямо скажем, роскошь в которых последние месяцы жил Степан, окрасили окружающий мир в розоватый цвет. Если бы Степан продолжал жить вместе с соплеменниками, то ни в какую Неньку уж точно бы не поехал. А так, хотя он слышал и от своих земляков на стройке и от старших товарищей о проходящей на Украине мобилизации и разгорающейся войне, на себя лично он эту информацию не распространял: в армии он не служил, поэтому мобилизация лично его касаться не могла и всё тут. То, что на Украине всё пошло уж как-то особенно сильно не так, Степан понимал и считал, что мама должна непременно оттуда уехать, а он ей поможет - это первое, а второе: ему очень хотелось побывать в родных местах – любил он свою Родину. Своим июньским появлением на пороге отчего дома Степан страшно напугал мать. Из-за страха за сына она, быстро и не рассуждая, начала собираться в дальнюю дорогу к мужу практически в заполярье. Созвонились в отцом, и тот велел ей ехать в Брянск и там ждать его в гостинице. Быстро, в течение двух дней была распродана живность, будущий урожай и, попрощавшись в родными могилами,  мама с необходимым набором вещей уехала на машине. Степан не обманывал мать, когда сказал что догонит её на другой машине, а в этой и без того тесно, что было так же абсолютной правдой. И он уже договорился с другим односельчанином, что тот довезёт его до Брянска, и мать, подавленная столь стремительным бегством, согласилась с тем, что Степан поедет отдельно. Вот тут вмешался один из ведущих факторов украинской действительности: кум решил помочь кумовьям заплатить громадьский кровавый оброк Неньке Степаном вместо кумова сына, поэтому и отвёз его вместо Брянска, как обещал вчера, к куму на сборный пункт, где, Степана быстренько оформили и отправили к другим новобранцам.

     Степан впал в оцепенение, столь характерное для новобранцев: вот ты только что был свободным человеком, одевался, как хотел, шёл так, как хотел и где хотел, а теперь всего этого нет, и ты делаешь всё по приказу и только так, как велено. А мысль о том, что вот эта самая мобилизация, которая, как он был абсолютно уверен, его не касается, на самом деле относилась и к нему, да ещё таким вероломным образом, теперь осознавалась им, как его глупость, и лишила воли. К ним приходил военный и рассказывал, как подлые и коварные сепаратисты вместе с путинскими титушками напали на Украину и после захвата Крыма идут захватывать и покорять остальную Нэзалежную, и что Запад и Америка с ними, а сами они только своим появлением напугают террористов и через месяц всё закончится, и они, да ещё с грошами будут отпущены по домам. С теми же, кто не захочет защищать Украину, поступят самым суровым образом: их посадят на много лет в тюрьму, и ещё сильно пострадают их близкие. Наивный сельский парень Степан, реально испугался и за уехавшую мать,  и за своих отца и младшего брата - граждан России. Вера же в быструю демобилизацию была не более, чем тусклый отблеск далёкого огня для замерзающего в степи, но и она мешала Степану правильно оценить сложившуюся ситуацию. А ведь оценивать было что: армия мобилизовалась столь бестолково и бесцеремонно, что не могла не породить многочисленную армию дезертиров. Те, кто не сумел спрятаться от призыва, уходили, откупившись, или просто убегали со сборных пунктов и частей, когда они стояли лагерем, бежали на марше и, само собой, во время боя. Если бы Степан, простая его душа, слушал не командиров, а то, что и о чём говорят его товарищи по несчастью, то ему с его-то деньгами стоило только где-либо в сторонке немного поговорить с командиром. Ведь он тоже хохол, в конце-то концов, и командир сам на собственной машине вывез бы его в Россию, а возможно, предварительно записав себя в пропавшие без вести, укатил бы вместе со Степаном, на его подмосковную стройку, на которой дело офицеру-артиллеристу обязательно бы нашлось. Об этом ему по телефону намекал его бригадир, когда Степан через две недели не возвратился из отпуска, он начал разыскивает его по телефону. Одно плохо, что нужно было не намекать, а прямо сказать об этом, потому как своим взволнованным голосом и необычными, какими-то путанными фразами только Степана ещё сильнее напугал. Однако Степан, оглушённый столь быстрым переходом от своей хорошей жизни вот в эту свою теперешнюю, превратился в обычное покорное  пушечное мясо, каким он и был на дорогах чуждой ему войны до самого сегодняшнего дня. А сегодня в плену, Степан понял, что он был не просто военным, а разрушителем и убийцей, за это его сегодня вечером после допроса обязательно расстреляют…  

     Стали Степану рисоваться картины, вот его ведут к разрушенному снарядами дому, там стоит его бригадир и, горестно покачивая головой, говорит: «Как же ты так, Степан, ведь мы же с тобой строители, а ты из пушек и по домам, а там люди живые были…». Раненый ополченец, уверяет всех, что Степан врёт, называя себя наводчиком. А Михалыч, подошёл к Степану, осмотрел его и, произнеся: «нет, кровь не идёт», -  велел ему очнуться и одеваться. Степан открыл глаза, перед ним и вправду стоял Михалыч, держа в руках камуфляжную куртку, спортивные брюки и кроссовки, хотя и от разных пар, но одинакового размера. Степан, молча и покорно, и не без помощи ополченца оделся. Примерили кроссовки – обе оказались впору. После этого Михалыч велел Степану лечь, тот его послушал, прилёг и почти сразу же впал в свой полуобморочный сон. Вновь его разбудил  теперь уже незнакомый ополченец, он поставил ему на колени чашку с кашей и приказал обязательно выпить сладкий чай. К удивлению Степана его поддержал раненый сосед-ополченец: «Выпей! При потере крови полезно пить сладкий чай».

     После еды сосед решил поговорить со Степаном, начал спрашивать его, кто он такой и как оказался в армии укропов и, услышав откуда тот родом, оживился, сказал что сам из тех же мест, из станицы, расположенной от Степановой всего в каких-то десяти-двенадцати километрах. Поговорили о родных местах, поискали общих знакомых, а потом ополченец задумчиво произнёс: «Странно мы с тобой, земляк, здесь встретились. Я на Донбасс приехал добровольцем, пробирался, обходя укропские блокпосты, а тебя пригнали сюда, как барана, на убой. Что ж, ты, хлопчик, не тикал? Был бы целёхоньким». После этих слов у Степана вновь сжалось сердце, и на душу навались чёрная тоска. Он замолчал и впал в тягостную задумчивость. По Степановым мыслям получалось, что он, живя в России, специально приехал в Украину, аккурат под мобилизацию, о побеге даже не мыслил, вместо этого заряжал пушку так часто, как приказывал командир, а она отправляла эти Степановы снаряды вот сюда к ним.  «Теперь я есть убийца, и жизнь моя из-за этого кончилась. Зря меня хвалили эти трое взрослых мужчин там, в уютной и красивой квартирке на стройке». От этих мыслей Степан тихо заплакал. Сосед видел, возможно даже понимал Степановы страдания, как-то помочь ему их облегчить не стремился, хотя и не испытывал к нему какой-либо особой враждебности, но и жалости особой не испытывал тоже. Натерпелся под артиллерийскими обстрелами, даже ранен был вчера миномётным осколком. Вновь появился Михалыч и с лёгким беспокойством в голосе спросил у Степана, может ли он встать и ходить. Степан смог и то, и другое, правда, опираясь на ополченца. Так они, в обнимку, как старые приятели, добрались до соседнего здания. Здесь, усадив раненого на стул, командир начал допрос.

     Степан отвечал на все вопросы, как-то равнодушно рассказывал о самом себе довоенном и встрепенулся только тогда когда командир, протягивая Степану вновь заряженный его телефон (последний месяц он был разряжен), предложил тому позвонить любому, кого он выберет. Степан нерешительно взял свой телефон, который он уже больше месяца намеренно держал разряженным, не желая и боясь с кем либо разговаривать, и начал думать, кому позвонить. А сделать это надо, раз приказали, но телефон вдруг зазвонил сам. Степан машинально ответил. Послышался вначале взволнованный, а потом и обрадованный голос его бригадира. Степан сказал, что ранен, но всё у него цело, а сейчас он в плену, и его допрашивают. Узнав, что Степан, хотя и раненный, находится у ополченцев в плену, Владислав Семёнович, почему-то обрадовался ещё больше и сказал Степану, чтобы он передал телефон самому большому начальнику из окружавших его ополченцев.

     - Слушаю, мой позывной «Туча», а как Вас? – заговорил в телефон начальник. Что Туче говорил Владислав Семёнович, Степан не слышал, но видно было, что это ему всё меньше и меньше нравилось. И со словами: «Мы пленными не торгуем! Вот подлечится немного и отправим его, куда положено» командир прервал разговор. В комнате повисла тревожная тишина. Но телефон опять зазвонил, и Туча, свирепо взглянув на него, с раздражением ответил. Правда, гнев быстро покинул лицо начальника, все, находящиеся в комнате с облегчением вздохнули. Слушая своего собеседника Туча всё чаще и чаще  с недоумённым удивлением посматривал на Степана. Потом, сказав в трубку: «Добре, Владислав Семёнович, он останется у нас, звоните на его телефон, он будет у меня», - нажав на кнопку, закончил разговор. Положил телефон на стол и некоторое время смотрел на него, а потом, переведя взгляд на Степана, произнёс: «Что же ты, дурья твоя голова телефон-то свой отключил?» – и, кивнув на Степанов телефон, продолжил, – «Он тебя всё это время искал, выкупить хотел! Первый раз вижу такого дурня! Хорошо, что цел остался», – закончил свою речь командир, теперь уже обращаясь ко всем находившимся в комнате. С допроса Степан шёл, почти не видя дороги, мешали слёзы облегчения, – его не расстреляют, а его бригадир, оказывается, всё это время искал его, хотел спасти из этого ада.

     Весь следующий день Степан не вставал с постели. Лазарет опустел, и он лежал и слушал, как в дальнем конце четверо выздоравливающих и отказавшихся покидать свой отряд ополченцев, резались в карты. Вспоминалась Степану вся его бесхитростная жизнь, закончившаяся вчера под их первым, заодно и последним обстрелом. Командир их никогда надолго не задерживал батарею на одном месте, но вчера он выбрал позицию, по-видимому, заранее пристрелянную ополченцами, и батарея погибла, похоронив и прежнюю Степанову жизнь. И жизнерадостно разговаривающие выздоравливающие ополченцы, и шум военного лагеря – всё было естественным, гармонирующим, и только самого себя Степан ощущал лишним, вносящим дисбаланс в этот хотя и нелёгкий, но правильный мир. До вчерашнего дня Степан думал, что он просто в армии, куда попал по злой иронии судьбы и вот-вот, военная неволя его кончится, и он вновь заживёт своей прежней жизнью. А теперь, оказалось, что здесь идёт война, и он, заряжая свою пушку, всё это время был её активным участником. Он силился осознать эту новую для него картину мира и никак не мог: он находился на Украине, стрелял по Украине и ответ получил от таких же украинцев, как он. По всему выходило, что Украина воюет сама с собой, но почему и зачем, какой и кому в этом смысл? – вот вопросы, которые болели сильнее, чем раненый бок.

                                                                                       (продолжение на следующей странице)